Зимой на Неве ставились рогатки, чтобы после наступления темноты не пропускать никого ни в город, ни из города. Однажды император Петр I решил сам проверить караулы. Подъехал он к одному часовому, прикинулся подгулявшим купцом и попросил пропустить его, предлагая за пропуск деньги. Часовой отказывался пропускать его, хотя Петр дошел уже до 10 рублей, суммы по тем временам очень значительной. Часовой же, видя такое упорство, пригрозил, что будет вынужден застрелить его.
Петр уехал и направился к другому часовому. Тот же пропустил Петра за 2 рубля.
На следующий день был объявлен приказ по полку: продажного часового повесить, а полученные им рубли просверлить и подвесить ему на шею. Добросовестного же часового произвести в капралы и пожаловать его десятью рублями.
Однажды Петр I приехал на железоделательный и чугунолитейный завод Вернера Миллера и там пошел в ученики к мастерам кузнечного дела. Вскоре он уже хорошо стал ковать железо и в последний день своей учебы вытянул 18 пудовых полос железа, пометив каждую полосу своим личным клеймом. Окончив работу, царь снял кожаный фартук и пошел к заводчику:
– А что, Миллер, сколько получает у тебя кузнец за пуд поштучно вытянутых полос?
– По алтыну с пуда, государь.
– Так заплати мне 18 алтын, – сказал царь, объяснив, почему и за что именно должен Миллер заплатить ему такие деньги.
Миллер открыл конторку и вынул оттуда 18 золотых червонцев. Петр не взял золото, а попросил заплатить ему именно 18 алтын – 54 копейки, как и прочим кузнецам, сделавшим такую же работу.
Получив свой заработок, Петр купил себе новые башмаки и потом, показывая их своим гостям, говорил:
– Вот башмаки, которые я заработал своими собственными руками.
Одна из откованных им полос демонстрировалась на Политехнической выставке в Москве в 1872 году.
Петр I не чаял души в Меншикове. Однако это не мешало ему частенько поколачивать светлейшего князя палкой. Как-то между ними произошла изрядная ссора, в которой Меншиков крепко пострадал – царь разбил ему нос и поставил под глазом здоровенный фонарь. А после чего выгнал со словами:
– Ступай вон, щучий сын, и чтоб ноги твоей у меня больше не было!
Меншиков ослушаться не смел, исчез, но через минуту снова вошел в кабинет… на руках!
Екатерина II была очень смелой женщиной. Тому есть множество подтверждений. И сама о себе она однажды сказала: «Если бы я была мужчиной, то была бы убита, не дослужась и до капитанского чина».
Один старый адмирал был представлен Екатерине II после морского боя, который он блестяще выиграл. Екатерина попросила его рассказать о подробностях этой баталии. Адмирал начал рассказ, но, по мере того как увлекался и распалялся все более, стал пересказывать свои команды и обращения к матросам, перемежая их такой бранью, что все слушавшие его рассказ оцепенели от страха, не зная, как отнесется к этому Екатерина. И вдруг по выражению лиц придворных адмирал понял, что он наделал, и, встав на колени перед императрицей, стал просить у нее прощения.
– Продолжайте, пожалуйста, дальше ваш весьма интересный рассказ, – спокойно и ласково проговорила Екатерина, – я этих морских названий и слов все равно не понимаю.
Графиня Браницкая заметила, что Екатерина II берет нюхательный табак левой рукой, и спросила:
– А отчего же не правой, ваше величество?
На что Екатерина ей ответила:
– Как царь-баба, часто даю целовать правую руку и нахожу непристойным всех душить табаком.
В царствование Екатерины II русская внешняя политика была в центре внимания всех европейских государств, ибо успехи России закрепили ее положение как великой державы. Иностранные дипломаты часто гадали, кто же входит в петербургский кабинет, благодаря чьим усилиям Россия занимает столь почетное место в мире и как велико число этих сановников. Тот же принц де Линь, хорошо знавший истинное положение дел, быть может, преувеличивая роль императрицы во внешнеполитических делах, говорил об этом так:
– Петербургский кабинет совсем не так огромен, как заключает о нем Европа, он весь помещается в одной голове Екатерины.
Пред очи Государыни Екатерины как то была представлена делегация духовенства, которые изложили ей свою просьбу:
– Царь-де, батюшка, Петр Великий, колокола на пушки изволил перелить, а когда их снимал, то обещал вскорости вернуть. Да так и не вернул. Не поспособствуете ли Вы в нашем горе, Матушка?
На это Екатерина II полюбопытствовала, обращались ли с этой просьбой к самому Петру I?
– Да, – ответили ей – И даже петиция оная с тех времен у нас сохранилась.
Императрица пожелала на нее взглянуть, и когда та была ей вручена, увидела кроме прочего и резолюцию на ней начертанную:
– А … вам моего не надо?
И подпись: «Петр I.» После чего Монархиня попросила подать ей перо и чернила и своей царственной ручкой начертала: «А я же, как женщина, даже этого предложить не могу.»
В основе повести Юрия Николаевича Тынянова «Поручик Киже» лежит подлинный факт, художественно переосмысленный талантливым писателем. Первым же, кто рассказал о поручике Киж – так на самом деле называлась сия вымышленная персона, – был отец знаменитого русского лингвиста Владимира Ивановича Даля, поведавший о том своему сыну – автору знаменитого «Словаря живого великорусского языка».
В.И. Даль, записывая то, что рассказывал ему отец, включил в «Рассказы о временах Павла I» и сюжет о некоем несуществующем офицере, появившемся на свет из-за ошибки одного из писарей. Отец рассказал В.И. Далю, что однажды некий писарь, сочиняя очередной приказ о производстве обер-офицеров из младших чинов в старшие, выводя слова: «Прапорщики ж такие-то в подпоручики», перенес на другую строку «Киж», да еще и начал строку с большой, прописной буквы. Император Павел, подписывая приказ, принял «Киж» за фамилию и написал: «Подпоручика Киж в поручики». Редкая фамилия запомнилась Павлу. На следующий день, подписывая другой приказ – о производстве поручиков в капитаны, император произвел мифическую персону в капитаны, а на третий день – и в первый штаб-офицерский чин – штабс-капитана. Через несколько дней Павел произвел Кижа в полковники и велел вызвать к себе. Высшее военное начальство переполошилось, предполагая, что император хочет произвести Кижа в генералы, но отыскать такого офицера нигде не смогли и, наконец, докопались до сути дела – канцелярской описки. Однако, опасаясь гнева императора, донесли Павлу, что полковник Киж умер. «Жаль, – сказал Павел, – был хороший офицер».
После Альпийского похода Суворова Павел решил выбить специальную медаль, на которой бы отражалось и участие австрийцев, которые лишь мешали общему делу. Суворов, к которому Павел обратился с просьбой предложить вариант текста, дал такой совет – медаль сделать одинаковой и для русских, и для австрийцев. Но на «русской» выбить «С нами Бог», а на «австрийской» – «Бог с нами».
В кабинете императора Павла Первого висели очень старинные английские часы. На циферблате их стрелки обозначали час, минуту, секунду, год, фазу луны, месяц и даже затмение солнца. Часы отличались отчетливым ходом, были мировой редкостью. Но однажды государь император опоздал на вахтпарад, на часы разгневался и отправил на гауптвахту. Вскоре после этого государь был задушен. Дать распоряжение о возвращении часов позабыли, и часы остались на гауптвахте под вечным арестом.
Всесильный фаворит Алексей Андреевич Аракчеев недолюбливал Ермолова. После сражения под Лютценом Аракчеев наклеветал императору Александру, будто артиллерия плохо действовала в этом сражении по вине Ермолова. Император призвал к себе Ермолова, в то время начальствующего артиллерией, и спросил, почему бездействовала артиллерия.
– Орудия точно бездействовали, ваше величество, – отвечал Ермолов, – не было лошадей.
– Вы бы потребовали лошадей у начальствующего кавалерией графа Аракчеева.
– Я несколько раз, государь, относился к нему, но ответа никогда не было.
Тогда император призвал Аракчеева и спросил, почему артиллерии не предоставлены лошади.
– Прошу прощения, ваше величество, – ответил Аракчеев, – у меня самого в лошадях был недостаток.
Тогда Ермолов сказал:
– Вот видите, ваше величество, репутация честного человека иногда зависит от скотины.
Николай Михайлович Карамзин распоряжением Александра I был назначен официальным государственным историографом. Однажды Карамзин явился с поздравлением к одному из вельмож, но, не застав хозяина дома, велел лакею записать в книге посетителей свое имя и звание. Лакей записал Карамзина, а тот полюбопытствовал, правильно ли сделана запись, и увидел: «Николай Михайлович Карамзин, истории граф».
Император Николай I, делая смотр Дворянскому полку, заметил на правом фланге незнакомого кадета ростом на голову выше его самого. А надо сказать, что Николай I был человеком огромного роста.
– Как твоя фамилия? – спросил царь.
– Романов, – ответил кадет.
– Ты родственник мне? – пошутил царь.
– Так точно, ваше величество. Вы – отец России, а я – ее сын.
Однажды с петербургской гарнизонной гауптвахты на имя Николая I поступил донос, написанный содержащимся там под стражей морским офицером. Моряк писал, что вместе с ним сидел один гвардейский офицер, которого отпустил на несколько часов домой заступивший на караул новый караульный начальник, оказавшийся другом арестованного гвардейца. Николай, установив, что жалобщик прав, отдал обоих офицеров – и арестованного, и освободившего его начальника караула – под суд, который разжаловал и того и другого в рядовые, а доносчику велел выдать в награду одну треть месячного жалованья, но… обязательно записать в его послужном формуляре, за что именно получил он эту царскую награду.
Иван Андреевич Крылов по приказу императора Николая I был принят в Публичную библиотеку на должность библиотекаря. Там же, в здании Императорской Публичной библиотеки находилась и квартира, в которой Крылов жил. Рядом с библиотекой стоял один из дворцов – Аничков, в котором часто бывал Николай.
Однажды император и библиотекарь встретились на Невском, и Николай радушно произнес:
– А, Иван Андреевич! Каково поживаешь? Давненько не виделись мы с тобой.
– Давненько, ваше величество, а ведь, кажись, соседи.
Шел как-то Николай ночью по столице – любил проверять посты. На встречу прапорщик (в то время низший офицерский чин) одной из инженерных частей. Увидел царя и вытянулся во фронт.
– Откуда ты?, – спрашивает император.
– Из депа, Ваше величество.
– Дурак! Разве «депо» склоняется?
– Все склоняется перед Вашим величеством.
Николай любил, когда перед ним склонялись и прапорщик проснулся капитаном.
«Никогда я не могла хорошенько понять, какая разница между пушкою и единорогом»,– говорила Екатерина II какому-то генералу. «Разница большая,– отвечал он,– сейчас доложу Вашему Величеству. Вот изволите видеть: пушка сама по себе, а единорог сам по себе».– «А, теперь понимаю»,– сказала императрица.
Князь (А.Н.) Голицын рассказал, что однажды Суворов был приглашен к обеду во дворец. Занятый одним разговором, он не касался ни одного блюда. Заметив это, Екатерина спрашивает его о причине.
– Он у нас, матушка-государыня, великий постник – отвечает за Суворова Потемкин,– ведь сегодня сочельник, он до звезды есть не будет.
Императрица, подозвав пажа, пошептала ему что-то на ухо; паж уходит и чрез минуту возвращается с небольшим футляром, а в нем находилась бриллиантовая орденская звезда, которую императрица вручила Суворову, прибавя, что теперь уже он может разделить с нею трапезу.
Александр Павлович Башуцкий рассказывал о случае, приключившемся с ним. По званию своему камерпажа он в дни своей молодости часто дежурил в Зимнем дворце. Однажды он находился с товарищами в огромной Георгиевской зале. Молодежь расходилась, начала прыгать и дурачиться. Башуцкий забылся до того, что вбежал на бархатный амвон под балдахином и сел на императорский трон, на котором стал кривляться и отдавать приказания. Вдруг он почувствовал, что кто-то берет его за ухо и сводит со ступеней престола. Башуцкий обмер. Его выпроваживал сам государь, молча и грозно глядевший. Но должно быть, что обезображенное испугом лицо молодого человека его обезоружило. Когда все пришло в должный порядок, император улыбнулся и промолвил: «Поверь мне! Совсем не так весело сидеть тут, как ты думаешь».
В 1811 году в Петербурге сгорел большой каменный театр. Пожар был так силен, что в несколько часов совершенно уничтожилось его огромное здание. Нарышкин, находившийся на пожаре, сказал встревоженному государю:
– Нет ничего более: ни лож, ни райка, ни сцены,– все один партер.
Когда принц Прусский гостил в Петербурге, шел беспрерывный дождь. Государь изъявил сожаление. «По крайней мере, принц не скажет, что ваше величество его сухо приняли»,– заметил Нарышкин.
Во время Крымской войны государь, возмущенный всюду обнаружившимся хищением, в разговоре с наследником выразился так:
– Мне кажется, что во всей России только ты да я не воруем.
Один офицер тайно увез молодую девицу и обвенчался с ней против воли родителей. Родители пожаловались полковому начальству и дело дошло до императора. Николай, изучив дело, издал такой указ: «Офицера разжаловать, брак аннулировать, дочь вернуть родителям, считать девицей.»
Известно, что у Николая I не было шуток, и все, сказанное им, исполнялось в точности.
Однажды император Павел, стоя у окна, увидел мужика, идущего мимо Зимнего дворца, и вслух заметил, без всякого умысла: «Вот, идет мимо царского дворца и шапку не снимает». Лишь только узнали об этом замечании государя, последовало приказание: всем едущим и идущим мимо дворца снимать шапки. За собледением сего строго следили полицейские. Кучерам, проезжая через площадь, приходилось брать шапку в зубы.
Переехав, в Михайловский замок. Павел заметил, что все идущие мимо дворца, снимают шапки, и спросил о причине сего. По высочайшему Вашего Величества приказанию»,– отвечали ему. «Однако, я никогда этого не приказывал», – удивился Павел, и велел отменить новый обычай. Это оказалось еще труднее, чем ввести его. Полицейские стояли на углах улиц, ведущих к Михайловскому замку, и убедительно просили проходящих господ не снимать шляп, а простой народ били за это.
Однажды государь решил какое-то дело несправедливо и спросил мнение своего шута Балакирева о том; тот дал резкий и грубый ответ, за что Петр приказал его посадить на гауптвахту. Узнавши потом, что Балакирев ответил справедливо, хотя и грубо, приказал немедленно его освободить. Через несколько дней государь обратился снова к Балакиреву, и спросил его о другом деле. Балакирев вздохнул и сказал:
– Велите отправить меня на гауптвахту!.
Два крупных «долгостроя» было в царствование Николая I: Исаакиевский собор и железная дорога Петербург-Москва. Был еще «скорострой» – мост через Неву, но по городу ходили слухи, что спешка и многочисленные «экономии» в строительстве приведут к тому, что мост этот простоит недолго.
Князь Меншиков изрек по сему поводу следующее: «Достроенный собор мы не увидим, но наши дети увидят; мост через Неву мы увидим, но наши дети не увидят; а железную дорогу ни мы, ни наши дети не увидят».
Когда же дорога эта была все же достроена, выяснилось, что грамотно эксплуатировать оную никто не умеет. Решено было сдать ее в аренду. Американские дельцы постарались (дали «на лапу», кому следовало) и развернули дело весьма прибыльное для них, чего нельзя было сказать о россиянах. Именно тогда в Петербург прибыла персидская делегация – знакомиться с российскими достопримечательностями. Персам показали учебные заведения, армию, флот и в завершение всего железную дорогу.
И еще одна история связанная все с тем же Николаем I. В Париже решили поставить пьесу из жизни Екатерины II, где русская императрица была представлена в несколько легкомысленном свете. Узнав об этом, Николай I через нашего посла выразил свое неудовольствие французскому правительству. На что последовал ответ в том духе, что, дескать, во Франции свобода слова и отменять спектакль никто не собирается. На это Николай I просил передать, что в таком случае на премьеру он пришлет 300 тысяч зрителей в серых шинелях. Едва царский ответ дошел до столицы Франции, как там без лишних проволочек отменили скандальный спектакль.
Образовательный уровень Николая был ниже среднего. В частности, он имел смутные (иногда просто анекдотические) представления о странах мира. Так, санкционируя научную командировку в Соединенные Штаты Америки профессора Петербургской академии наук, он потребовал от ученого подданного расписку в том, что за океаном он человечины в рот не возьмет.
Примечательно, что профессор направлялся не на «Дикий Запад», а в университетские города «Новой Англии.»
На рейде в Кронштадте стояла эскадра. Случайно рядом с крейсером «Рюрик» находился военный пароход «Ижора». Жена Александра III, Мария Федоровна, лорнируя суда смешав русское «Р» с французским «П», на своем ломаном языке громогласно прочитала:
– «Пюпик!».
– Пожалуйста, не читай громко следующего заглавия, – поспешно сказал Александр III…
